ПЕПЕЛЯЕВ
Герою якутской эпопеи 1922-23 г. Анатолию Николаевичу Пепеляеву посвящается
«Товарищ по узам, скажи мне», -
Спросил посетивший допрос, -
«Доколе при этом режиме,
Судьбу решает донос?».
«Я вижу, ты брат невиновен,
И этому словно бы рад…
Небось, ты надеешься вскоре
Отсюда на волю, назад?».
Ответил вопросом к вопросу…
Наверное, то - дурной тон?
Но вот мы сидим здесь нос к носу,
И свидимся-ль боле, потом?
«А я вот здесь неслучайно,
Я выбрал сам этот путь,
И шёл по нему я не тайно,
Открыто, не вправе свернуть!».
«Так кто ты, товарищ по узам?
За что ты сюда угодил?», -
«Нет, я не товарищ в Союзе,
И даже не гражданин…
Я помню, как в пыльном Китае,
Когда разгружал я вагон,
Мне чудилась форма родная,
На мне генеральский погон.
Пылал он золотом долга,
Зигзагом пытал он меня,
И я уже знал, что не долго,
Удержит меня там родня.
И я ли извозчик и грузчик,
Когда во родной стороне
Еще не погас тонкий лучик
Борьбы и надежды во мгле?
Я тот, кто брал город на Каме,
Кто двадцать тысяч простил.
Но гений победы не с нами,
Недолго у нас погостил.
Подарки жена принимала,
Но знала - недоброе в том.
И мирная жизнь отлетала,
И счастье в семье как фантом.
И письма меня уносили,
Как лето клин журавлей,
В Россию, в Россию, в Россию…
Ты, братец, меня не жалей.
Мне было отрадно, я нужен,
Якутский восстал уж народ,
Явился посланник, простужен,
Искать того, кто пойдёт.
Глядел я в приморские дали,
Со привкусом соли во рту.
А чайки шум моря взрезали
Курлыканьем в белом порту.
Я слушал слова Дитерихса,
Кто создал Земскую рать.
Он словно паромщик у Стикса,
Пришёл нас в порту повстречать.
И нам он как аргонавтам
Выделил три корабля:
«Сбирайтесь, поедем не завтра,
Далёкая ждёт вас земля.
В твердыне Владивостока
Двенадцать тысяч солдат,
Но нас теснят здесь жестоко,
И в море столкнуть норовят.
А двадцать тысяч японцев,
Я знаю, скоро уйдут,
Из наших останется сколько?
В чужбинах найдут ли приют?
Но если восставших якутов
Возглавит наш офицер,
То злобного рока путы
Порвём мы… Такая вот цель.
Отхлынут полчища красных
На новый якутский фронт
И будет тогда не ясно,
Чья в итоге возьмёт.
Известно, что с пятого года,
Как царь манифест объявил,
Якуты взыскуют свободы,
Я ране того б не простил…
Днесь бело-зелёная знамя,
Земель сибирских союз,
Им ближе. Восстания пламя
Зажёг ныне каждый улус.
Но нету там офицеров,
Чтоб грамотно в бой повели,
Там ссыльных можно эсеров
В строй ставить… На Ленина злы.
Россию теперь по кусочку
Придётся нам собирать.
Край каждый поймёт, в одиночку
Свободы не отстоять.
Тогда-то единство свободных
Возглавит Романовых род,
И будет как прежде великим,
Весь наш православный народ»…
Я помню Охотское море,
Порт высадки нашей – Аян,
Хребта Джугджурского горы,
И вмёрзлый в болота Нелькан.
С дверей варили мы кожу,
А в крае тунгусов, якут
Мы стали на них похожи,
В кухлянках заснеженных юрт.
Нас в рост пурга заметала.
Дождь стены домов пробивал.
Но людям из льда и металла
Противник не уступал.
В бойницы замёрзшие трупы
Мостит израненный Строд,
В мороз уроссы́ неприступны,
И пуля кизяк не берёт.
Мы взяли врага в осаду
Тогда в Сасал-Сысыы,
И дней восемнадцать мы к ряду
На приступ за приступом шли.
Попал Янис Строд в окруженье,
Четыреста на шестьсот,
Но вокруг наших круженье
Где против нас восемьсот.
«Порвать…», - отдаю я команду,
«…Контр-окружения нить!», -
В надежде те красные банды
Поодиночке разбить.
И вновь по распадку эхом
Рвётся якутская тишь.
То движется к нам Байкалов,
Ещё один красный латыш.
Ну, что же, упущено время…
Назад, Охотск ещё наш.
Чёрт с вами, дьяволов племя!
Вновь на плечо патронташ.
Я помню, отряд Вострецова
Берёт нас в Аяне в кольцо.
Куда нам бежать? За море?
И я выхожу на крыльцо…
Затем суд в Чите, изолятор,
Клеть неба в Бутырской тюрьме,
Тринадцать лет и Лубянка -
Особый НКВД…».
….
Отсель разговор заключённых
В немеркнущих лампах затих,
И стены узилищ ужасных
Сокрыли этих двоих.
И глыбы времён обвалились
На внутреннюю тюрьму,
И стоны и плачи забылись,
И я не пойму почему.
Расстрел по решению «тройки»,
Жизнь его оборвал…
Но где же противник столь стойкий,
Который Якутск взять не дал?
Три ордена краснознамённых,
Четвёртый якутский такой
(Поболе, чем маршал Будённый!)
На гимнастёрке простой.
В какой нам не вемо печали
Старательный был дуралей,
Кода его к стенке в подвале
Чуть позже…. на двадцать лишь дней.
Куда б повернул свои ружья,
Этот железный боец,
Коль б знал тогда – будет осужден,
Он властью своей под конец?
Советская власть осуждает,
Кого, зачем, чёрт разберёт!
Она врёт, когда награждает,
И когда милует врёт.
Но ложь пойдёт красным в минус,
Ведь внутренний двор тюрьмы
Господь претворил в антиминос*
Руками врага, верим мы.
И Ангел стоит на Лубянке,
Высоко, незримо стоит.
Именослов читает,
И светлою скорбью скорбит.
Когда этот глас поминальный
Услышит Святая Русь,
За крепость тюремного камня
Ни мало не поручусь.
Иван Волхонский, Апрель 2021 г.
*Антими́нс (др.-греч. ἀντί — вместо и лат. mensa — стол, трапеза: «вместопрестолие») — в православии четырёхугольный, из шёлковой или льняной материи, плат со вшитой в него частицей мощей какого-либо православного мученика, лежащий в алтаре на престоле; является необходимой принадлежностью для совершения полной литургии. Одновременно он является также и документом, разрешающим совершение литургии.
Больше стихов русского поэта на его странице — https://vk.com/vik_dubr
